Андрей С.

                                        Записки сменщика.

                                 Кочегарам внутренней жизни посвящается.
           Желает того человек или нет, но в свой внутренний мир, как в некую топку, он ежеминутно загружает впечатления, знания, опыты жизни. Далее они горят, тлеют или тушат тепло души.
       Чем заполнен наш внутренний мир, от поверхности до самых глубин? Сколько людей – столько и ответов. Но есть догадки и об общем. На поверхности у нас чаще всего – дрязги, скорби, труды да нужды житейские; радости бытовые и творческие  удачи. В глубине – счастье или горе, любовь или ее потеря. И все смешано в ежедневности – общей для всех внешне и глубоко личной, неповторимой для каждого внутренне.
       А еще нас объединяет то общее свойство нашей природы, что все мы хотим счастья, в самом большом смысле этого слова: жить в любви Божией напрямую или быть согретым ею через призмы человеческих душ – тут уж по уровню духовного развития. Есть своего рода счастье в творчестве, в ремесле, в служении идеалам, в чистой совести, радующей от труда исполнения долга.     Иные счастьем назовут всестороннее благополучие, и в чем-то будут правы, но они уже не вполне кочегары жизни внутренней, а скорее дизайнеры жизни внешней – и книга эта будет им совсем неинтересна.
       Так же книга эта будет скучна тем, кто сливает в топку свою блатной шансон, любовные сериалы, детективы, киберпанк, фэнтези – само слово до чего неприятное…  Здесь – дрова другого формата; они не лучше и не хуже, они всего лишь другой природы, и ищут именно свою топку. Они на «своей волне», и им нужен свой приемник.
       Как кажется лично мне, «Записки» имеют четкую логическую и художественную мысль – не смотря на некоторую абсурдность повествования. Они есть в конечном счете разговор с благожелательной душой, разговор о мировоззрении; они есть одетая в робу кочегара проповедь о исконном,  русском образе жизни. Лишь он, по моему глубокому и непоколебимому убеждению, дает возможность человеку прожить жизнь не зря, не мимо, не несчастно – а со всеми видами счастья. В любви Божией напрямую или через посредство призмы человеческих душ. В творческом созидании – а как я устал от всестороннего распада! В Истине, в здоровой совести, с чувством долга. Перед Небом и родной землей.
       Мне скажут – сказка! И я в чем-то соглашусь. Ведь «Записки» мои как сказка правдивы; в них, как в сказке, есть свой герой, свой злодей, своя любовь и свой подвиг. И пусть они – «сказка с несчастливым концом»; я все же верю, что они могут стать для кого-то счастливым началом.

                                            «Но все, что мне нужно – это несколько слов,
                                                     И место для шага вперед»   
                                                                                           Поэт.   
                                                                                                                                                                                   

                                     Рукопись первая.

Поскольку Мин. Культуры пообещало мне заплатить по одному шекелю за каждое слово Пашиной биографии, то я заранее попрошу Вас, Господин Редактор, ни на какую краткость изложения особенно не надеяться…
Да и будет ли у меня иной случай выкупить из ломбарда Пашину  балалайку и Пашины дневники?
Много и других трат свалилось на меня с Пашиным исчезновением. Оплата за примыкание квартиры Пашиной к  квартире отапливаемой, к примеру, давно просрочена, и даже пошли уже пенни.  Дарвинюк, гад богатенький, на дверь на Пашину смотрит так хищно! Способ купить вынашивает…
Так что от пространных описаний природы я, быть может, еще и откажусь; но вот перестать быть свидетелем тех сокровенных движений сердца, которые и привели Пашу к знакомству с его же мелодиями, - я думаю, у меня уже не выйдет.
Вы просили меня сразу, в первом же письме, подробно описать всю Пашину внешность. Охотно приступаю!
…Но раз уж Паша на свою внешность внимания особенного не обращал, то давайте и мы не обратим особо. К тому же всем уже давно известен его автопортрет – в виде звездопада во время листопада, писанный во времена увлечения не пойми каким стилем.
Мне же от себя к портрету этому и добавить-то нечего, вот разве что намек на периодическое убывание хвоста кометы лично я написал бы в гораздо более мажорных тонах. И если здесь что-то непонятно, то я, господин Редактор, дам такое  пояснение.

Дело в том, что ночью, если нет луны, вид с Пашиного балкона на звездное небо открывается прямо необыкновенный… Засидевшиеся допоздна гости уходили всегда с сожалением. Зрелища этого впечатляющего городское вечно облачное небо не давало никому никогда.
В то время я был у Паши уже не гостем, а квартирантом как бы, и из солидарности помогал разгребать на столе чаши и сосуды. Когда вожделенный порядок бывал наведен, мы усаживались с Пашей в кресла, стоящие по обе стороны стола.
В такие минуты усталый англичанин смотрит, наверное, в огонь камина… Нам же, славянам, за каминов неимением, оставалось  смотреть в небо.

И наше небо славян не оставалось к нам безучастным. То, что мы с Пашей любили наблюдать более всего – кометы – оно давало нам и щедро и безвременно. Пока горемычные городские астрономы разгибали свои ржавые трубы, чтобы, как папарацци, сунуться сквозь облака куда их не звали, мы с Пашей беспрепятственно кометы и наблюдали, и впечатлениями делились, но в телескоп никогда не лорнировали и тем более не фотографировали, поскольку делать снимки без позволения дефилирующей находили неэтичным.
Но вернемся к портрету.
С него на нас Паша смотрит с сожалением утраченного интереса… И на вопросы мои в тот звездный вечер он отвечал примерно так… Сколько лет прошло, а все помню! Мы были совсем молодыми людьми…
- Прилетая к нам  радостно, соскучившись за десятки долгих лет, комета находит каждый раз все новое поколение нас. Когда-то ее появление производило пусть местами невежественный, пусть нездоровый, но все же фурор…С веками все более информированные люди глядят на нее все менее восторженно… Не желая быть навязчивой, вместе с нашим интересом уменьшается и комета… Но она сгорает, стремясь к своему Солнцу; мы же гнием, опускаясь к своей земле…
Ни в какой прогресс цивилизации, надо полагать, Паша не верил. Это поймет каждый, встретив с портрета безрадостный взгляд…
Тогда я Паше не то чтобы возразил – скорее нашел ободрительный в этом явлении момент.
Да, каждый раз, подлетая к Солнцу, комета теряет массу. Замерзшие газы и пыль сносит солнечный ветер – образуется хвост… до чего неуместное слово… появляется шлейф... развевается полами, вообщем, белое платье…Теряемая кометой масса вычисляется сравнительно легко и точно. Между тем Дарвининюк студентам своим врет, что солнечной системе – а следственно, и всей нашей вселенной – около четырех миллиардов лет. Цифра дурацкая, взята просто так, из-за слабого на то время обще-научного багажа… Это сейчас молекулярная биология вкупе с информатикой просят для эволюции… в которую давно не верят… цифру такую, что, если ее написать не в степени – она одна займет всю мою первую рукопись. Но, боюсь, ничего не заплатят…
- Ты о чем?
- Прошу прощения, отвлекся… Так вот. Ты, Паш, представь… Если вселенной миллиарды лет, а комета с каждым  прилетом худеет…То несколько сотен миллионов прилетов назад… какую же она массу имела… Какие размеры!  Ты представь!
- Нет, представлять нельзя! Ни в коем случае!
- Почему?
- А ну как узнают, что мы себе позволили их толстухами представлять, между планет с трудом протискивающихся… Глубоко огорчиться могут! Улетят сразу! А не вернутся? И как мы будем жить?
- Точно. Серьезный момент. Мне тоже налей немного… Так вот. Космос – механизм сверхточный. Любое отклонение в массе, в скорости, в импульсе от изначально заданного вызовет сбой всей тонко отрегулированной системы. Порасшибается все. Оно, конечно, может, и интересно посмотреть бы было, но будет это не космос уже, а хаос. Никакая жизнь не будет возможна.
- Да никакой жизни и нету. Сбились с изначально заданного курса.
- Стоп, мы уходим от темы. И так. По законам небесной механики… да и по личным ее сооражениям... комета никогда не могла быть толстой – а следственно, она никак не может быть  старой! Ну кто на нее на старую смотреть-то будет?
- Логично.
- И так. Своей на настоящий момент малой массой… Своими, вернее сказать, изящными формами… жениться мне, что ли, наконец… всем своим пленительным видом комета поет на все звездное о том, что она молода!  Да! Она даже юна! Все честные астрофизики… Да и не только они… То есть все те ученые, которые в небо смотрят не сквозь облака, а с твоего балкона – все, все в один голос говорят о молодости вселенной! Раз уж безусловно молода наиболее доступная для изучения, ближайшая к нам ее часть – солнечная система. Креационисты дают Вселенной не более десяти тысяч лет. Возраст ее…да и появление ее… удачно вписываются в библейское повествование…  Да только им и объяснимы!
А значит, тупая и даже антинаучная, так нам всем опротивевшая, но все еще кочующая из учебника в учебник, из передачи в передачу теория эволюции не имеет права быть! Мир создан Богом, и он прекрасен! Ура!
Паше тост понравился, но портрет переписывать он не стал, поскольку тот завалился за шкаф и лезть за ним было никому неохота.
Заканчивая о внешности, расскажу, как Паша одевался.
На мой взгляд – даже несколько стильно.  Хотя и были одежды его не из магазина, как у всех у нормальных людей, а из сундука, стоящего рядом с диваном; и сколько лет одеждам тем было, не знает никто. Опишу снизу вверх.
В виду постоянно стоящей в городе последней осени обут был Паша в высокие сапоги – офицерские, наверное. В них он был везде – и в кочегарке, и в лесу, и на балконе. Паша был романтиком, и в сапогах своих где только не бродил… Достоверно известно, что именно на этих сапогах разглядел когда-то поэт свою звездную пыль – и от того снимать Паша их ни за что  не хотел.
- Если возьмется кто-нибудь – сказал мне раз Паша со своим как бы юмором -  на свою голову прежде времени выдергивать мою душу из тела, то он, бедолага, измучается, из ног ее выдергивая, если ноги будут на тот момент в сапогах. Такая вот тута ко всему земному  привязанность…
За сапогами шли штаны, самого добротного сукна, несколько в форме галифе и лелеемые гораздо меньше сапог. (Снизу вверх все привязанности у Паши, видимо, уменьшались). Препоясывались штаны широким кожаным ремнем – и я замечал, что Паша все норовил на ремень этот что-то навесить. То фляжку, то ножик, то ключ. Когда же Паша гневался, то он хватался правой рукой за ремень с левого боку – жест этот, думается мне, достался ему от предков, носивших на поясе меч.
Немного скрывая все эти открывашки, за ремнем шел  свитер – вязки столь грубой, что походил на кольчугу. Далее – плащ, на котором в лесу Паша спал и валялся который иногда где попало. На голове у Паши была лишь повязка, сдерживающая волос на манер людей работных… Привязанность же к земному у души у Пашиной в области головы была уже совсем никакая.
В целом, или точнее сказать издалека, учитывая несколько рассеянный вид, Паша чем-то походил на офицера Первой Мировой Войны – но уже с сорванными знаками отличия и ведомого на расстрел поддавшейся пропаганде Милюкова солдатней. На все окружающее Паша смотрел без интереса, но с сожалением.
Да. На жизнь Паша имел взгляд европейца, покидающего голодающую Африку навсегда.

Свет у нас в кочегарке тусклый – экономия. Да еще и из-за включающегося электронасоса перепады напряжения мою лампочку-двадцатьпятку  едва не гасят. Читать невозможно, писать тяжело. Начинаю понимать, что труд, на который я подрядился чуть легкомысленно, обернется для меня физическим подвигом.
Обещанные шекели, Редактор, конечно же окрыляют слегка; но вот настораживает тот пункт в контракте, где говорится, что выплачиваться гонорар мне будет по мере усвоения материала читательской массой….
Вот всегда так!
То, что может привлечь и закабалить, пишут шрифтом крупным и по-русски, а вот все то, что может зародить сомнения, печатают так мелко и языком настолько юридическим, что не то чтобы вникнуть, но и прочитать-то при нашем освещении невозможно. И подписываешь все – лишь бы отделаться поскорее от агента Вашего офисного, который стоит над душой, озирается на изношенное паровое оборудование, которое по слухам, нами же пущенным, иногда лопается – и всем своим видом торопит, хотя и говорит, что подписание контракта есть дело ответственное, необратимое, фатальное.
Помню, с контрактами этими когда-то намучился Паша. Ему обещали платить за ноту по шекелю, за какую-то целую, а какие-то восьмые, тридцать вторые и шестнадцатые оплачивались по столь сложным схемам, что со стороны контракты Пашины были похожи на зачетки физ. фака – из-за обилия формул и таблиц. И что нам было обиднее всего – большая часть денег шла на оплату услуг по составлению того же контракта, что и оговаривалось особым пунктом, самым главным, избежать который было нельзя.
Паша им говорил: - давайте по-русски – он был русским – я вам по наигрышу в неделю, больше вы все равно освоить не успеваете, а вы мне такую-то сумму, в рублях.
Но они не хотели по-русски, а хотели по своему.
Да и те еще неприятности у Паши бывали, что слышал созвучья он сладкие свои то в рекламе, то фоном к речитативу с негрским ритмом… Хватало неприятностей для тонкой его натуры.
Но все вдруг закончилось с заключением пожизненного контракта с каким-то Инкогнито – с отказом, правда, от авторских прав, но и с упрощенной схемой получения денег зато. Тогда мы сразу получше зажили. Почему я говорю - мы? Я – просто сменщик Пашин по кочегарке, не более того. Просто Паша заметил, что я приезжий и по квартирам мыкаюсь, да и пригласил меня к себе как бы гостем.
Лучшего подарка судьбы мне ждать было трудно! Квартплаты нет, до работы близко – ведь жил-то Паша в том же самом доме, и даже в том же самом подъезде, на цокольном этаже которого и находился вход в кочегарку… И пусть нам с Пашей сейчас  позавидуют все, утром у входа в подземку машины бросающие, и на работу шествие на трех видах транспорта, с искушениями  бесовскими, ежедневно творящие!
Из благодарности я старался делать все то, что Паша не успевал или забывал делать. Мешал подвыпившим гостям (уникумы еще те) выпадать с балкона, к примеру. Покупал еду. Запоминал, какую кто взял книгу… А то он всегда забывал… Хвать – ан нет книги… А тот ее тоже где-то забудет…О чем речь-то?
Ах да, контракты! Так вот, Господин Редактор, высылаю Вам первую мою рукопись. Не шекелей только ради говорил я о небе вместо камина – все, все мною написанное, влияя на его внутренний мир, отражалось и в чертах лица его - думаю, всякому музыканту  теперь легко представить всю Пашину внешность. А потому  написанное достойно и внимания исследователя наследия Пашиного и пословной, как и договаривались, оплате. Высылаю письмо и с нетерпением жду приглашения в минкультуровскую вашу кассу.

Рукопись вторая.

Благодарю Вас, Господин Редактор, за Ваше личное содействие в получении мною денег. Сам я житель сельский, разрешения на Бытие у меня нет, и без Вашего звонка мне никогда не удалось бы собрать необходимый для начала рассмотрения заявки по поводу постановки на очередь в кабинет предварительного собеседования по вопросам оценки шансов теоретически возможной попытки получения виртуальной части гонорара… пакет документов.
А теперь у меня есть счастливая возможность совсем без кредита купить себе  лампочку автономную, настольную, на батарейках, да бумаги к ней белой – и дело, за которое я взялся не шибко подумав, мне представляется не столь уж тяжелым…  Спасибо Вам, Господин Редактор!
Конечно же, я рассчитывал на несколько иную сумму, и даже отправить домой перевод собирался – но, видимо, у вас сейчас какие-нибудь трудности…
Вы дали мне наставление быть корректнее и в следующем письме четко и подробно описать всю обстановку Пашиной жизни. Охотно приступаю.
За бедностью по миру Паша не путешествовал, и вся его обстановка есть балкон, лес, квартира, кочегарка. Люди, с которыми нелюдимый этот человек общался, есть друзья, подруги, кочегары, обыватели. Не думаю, что рассказав о всем об этом, я опишу всю обстановку  Пашиной жизни… Пашина жизнь есть вдохновение, и лишь на этой жизни обстановку я намерен употребить свое перо!

Говорят, что Паша умел расслышать и записать свои мелодии под впечатлением прочитанных книг. Да, это так, пожалуй. «Чтение книг – хорошая вещь, но опасная, как динамит»... Всякое бывало. Но все же иногда книги открывали ему явления жизни, учили их понимать.  Впечатление от чьей-то сложной судьбы, от чьего-то героического поступка, от чьей-то яркой личности оставалось в Паше надолго и никогда не проходило до тех пор, пока он это свое впечатление, а точнее сказать, устойчивое состояние, не выражал вдруг  какой-нибудь мелодией.  Словами мыслить Паша не любил, он мыслил созвучиями, и все те листки с нотами, за которыми и по сей день охотятся Ваши агенты, есть попросту Пашины заметки на полях прочитанных книг.
Но это не все. Мне, как своему искреннему, Паша открыл как-то раз еще один, и более глубокий источник…
И я расскажу его Вам. Я как-то чувствую в Вас собеседника умного, доброжелательного, интеллигентного…Я даже как-то тянусь к Вам – это психологически понятно, ведь мне так одиноко! Я месяцами не бываю дома; мне не с кем поговорить; у меня нет надежного сменщика – я сутками один в кочегарке! И если придет вдруг из дома письмо, то это перечень житейских напастей, а не ободрение меня в беспросветных трудах! Нужды, болезни, ненормальные расходы на детские лечения… простая сельская жизнь - для нас неподъемная роскошь!  Неужели бы я продавал разговоры о Паше за деньги, если бы мог каким-то иным способом их раздобыть! Но теперь, когда я выбегаю на верх и ищу подработку, меня фиксируют камеры – и я получаю лишь штрафы! А между тем жена занимает  опять у соседей, и это, может, не было бы страшно, если жена была бы простушкой – но занимать женщине чуткой, достойной -  в сто крат тяжелей… и мне от того, понятно, не легче… Я согласился на Ваш договор через силу – жене свой позор, мне свой; пусть так, но мы вместе…
Я извиняюсь, Редактор… Я прошу Вас понять, как трудно мне с Вашим контрактом – он обязал меня низостью интересов в  высоком деле.

Мне, своему искреннему, Паша поведал о главном источнике своих вдохновений. Не под вином – просто так, среди дня. Казалось бы – ну о чем среди дня откровенничать двум кочегарам? Мы живем в то время, когда дух времени подскажет чадам своим догадки на этот счет самые пикантные. И ваша контора, Редактор, больше других корпеет над тем, чтобы иных догадок и  не возникло. Когда я бегал по ее коридорам, собирая необходимый пакет документов, - я так надеялся в тот же день отослать перевод! - то мне, на шестидесятой подписи, стало казаться, что каждую новую подсказку, куда побежать, с самым человечным участием говорят мне самые настоящие демоны. Я не понимаю Вас, редактор. Как Вы -  безусловно, ценитель Пашиной музыки, потративший силы на  внесение в бюджет статьи расходов по Пашиной биографии – можете в таком месте работать?
Впрочем, все мы не там работаем, начиная с меня. Нет, говорить в этом письме о прекрасном я уже не смогу… Будем считать, что я просто передал Вам просьбы.
Во-первых, избавьте меня от ненужных походов в ваше логово. Организуйте  «с доставкой».
Во-вторых. В учете подлежащих оплате слов я полностью полагаюсь на Вас. Избавьте меня, пожалуйста, от чтения этой кипы бумаг; мне мое образование не всегда позволяет понять, что означает, например... сейчас найду... вот: «фраза, содержащая элемент повторения смысла, подлежит лишь условной оплате, если необходимость предыдущей  фразы принять развернутый вид не имеет безусловный характер; и штрафу, если ее смысловой элемент мог иметь характер разовый…».
Я - кочегар; у меня душа за то болит, что если из дома нет долго письма, то это лишь значит: отчаялись что-то дождаться от меня и экономят на письмах… Ну зачем же Вы свалили на меня оплату услуг экспертной комиссии? Ведь  себестоимость только бумаги, на которой напечатаны ее выводы, в два раза превысила мой гонорар! Я сегодня устал делать подписи в графе «с настоящим согласен», когда я ни с чем не был согласен, и количество моих подписей равно количеству оплаченных слов… Вы человек с образованием; найдите, пожалуйста, способ… Вообщем, я хочу так: я сижу, пишу, ни о чем не забочусь, а офисный Ваш носит мне деньги. Все просто. По-русски.