Мы втроем вышли, громко хлопнув железом дверей, на морозный и свежий воздух. Уличный градусник показывал плюс один, мои наручные часы — десять утра. Был понедельник, и нас только что выгнали из теплой кондейки работать. Мы нехотя, с видимой ленцой, принялись убирать снег. Иван, вдруг воткнув в сугроб лопату, хитро подмигнул нам и скинул надетую прямо на мускулистый торс фуфайку, обнажив татуировки на плечах…
    — Объявляю конкурс Геркулесов, и моржиков по совместительству, — сказал он, выдергивая лопату и погружая совок в хрустящую белизну. Мы, поддаваясь его задору, поскидывали с себя верхнюю одежду, оставшись в одинаковых ватных штанах и кирзовых сапогах. Работа наша побежала быстрее, белое колючее серебро, ярко сверкая в воздухе, так и летало с дорог и дорожек на обочины; низкое зимнее солнце покрывало золотом наши молодые, разгоряченные работой, крепкие тела. Нами залюбовались столпившиеся у окон АБК женщины. Иван хлопнул меня по голому плечу и весело улыбнулся мне:
    — Эх, Данила, Данила-мастер. Разве мы не богаче и не свободней всех властителей мира? Если они, как ты говоришь, всесильны, пусть сделают, чтоб мне стало пятьдесят, а им двадцать пять, тогда я поверю тебе и тоже буду завидовать им. А сейчас пусть они завидуют моей свободе…
    Тут к нам подошла завхоз, пожилая женщина с теплыми, добрыми глазами. Она, смеясь, велела нам скорее заканчивать «сей стриптиз», а то все отделы, понимаешь, от работы отрываем. Когда подходы к цеху мало-мальски очистились, Иван накинул на татуировки ватник, закинул на плечо лопату и, крикнув нам: «Айда греться моржи-дилетанты», зашагал в кондейку. Мы мигом влезли в одежду и, схватив лопаты подмышки, поспешили следом…
    Он погиб той же ночью. Вышел за сигаретами в ночной магазин около дома и вступился за избиваемого паренька, остановив семерых пьяных верзил. Парнишка умчался быстрее лани, а Иван остался наедине с разъяренной компанией. Сказав им пару теплых слов об их смелости и отваге, он пошел домой, не побежал, а пошел… через несколько шагов он принял неравный бой. Пьяные долго пинали его, встав в тесный кружок, взяли тридцать рублей и зажигалку, больше у него и не было… Его знакомый рассказывал, что кровь смешалась с грязью… Я не мог успокоиться, и нормально работать в тот день тоже. Закрывшись в обед в кондейке, я плакал, и вместе со слезами текли воспоминания, все время всплывали сказанные им неделю назад слова:
    Мы можем сказать только «да» или «нет» тем внешним обстоятельствам, которые вторгаются к нам не спросясь и не представившись. Единственное, что мы можем — это сказать им «да» или «нет», только «да» и «нет», и ничего другого. Мы бесправны на этой земле, не мы решаем, когда придти в этот мир, не нам решать, когда из него и уходить…