Несколько попыток написать о творчестве Лорки закончились ничем. Скучно, громоздко, никому не нужно. А потом вдруг пришло понимание, появилась точка сборки, в которую и из которой, собирается все мое понимание этого великого поэта. Эта точка – легкость.
Легкое – правильно.
Все, что тяжело, отягощено злом. Ибо только зло отягощает.
Федерико неоднозначный поэт, он не писал на потребу. Он не писал частушек, хотя и был истинно народным поэтом. Его стихи крестьяне Испании учили наизусть и передавали из уст в уста. Это ли не признание? Может быть, конечно, крестьяне в Испании не те.
К сожалению, я не знаю испанского, и не читал его в оригинале. Но, судя, по переводам, Лорка не очень строго придерживался правил стихосложения, а часто, так и просто игнорировал их. Казалось бы, творчество вне законов должно быть непонятным, темным и порождать трудночитаемые стихи. Но с Лоркой все наоборот. Он насквозь виден, абсолютно понятен и читается с ветреной легкостью.
Пиша это, я дал почитать его цикл «Поэт в Нью-Йорке» своему приятелю, программисту, человеку настолько далекому от поэзии, насколько это возможно. И предупредил, что стихи сложны для восприятия. Он с тяжким вздохом взял листы, готовясь к подвигу во имя дружбы. Прошло пол часа, а он все читал. Когда мне надоело ждать, и я сказал «хватит», он сказал «отстань!». Я спросил, неужели он понимает? На что приятель сказал: «конечно, что тут непонятного? Это вообще не стихи, просто парень рассказывает о жизни». А что, по-твоему, тогда стихи? – спросил я. Он сказал, что стихи это такие маленькие непонятные отрывки бреда больных на всю голову человечков, которыми не стоит забивать мозг. Тогда я попросил его назвать одним словом свое впечатление от прочитанного. «Прочищает!» - был ответ.
И тогда подумалось, не это ли истинное призвание поэта – прочищать мозги и души? Освобождать их от ненужных вредных и тяжелых ментальных конструкций?
Если позволите, еще одно программерское наблюдение. Чтобы создать программу нужно долго, нудно и тяжко пахать… Нервная работенка. Об этом знают клавиатуры, разбитые в припадках безудержного гнева… А знает ли об этом юзер? И надо ли ему знать? Ему надо одно, что бы по нажатию кнопки заработало. Легко и понятно. (Впрочем, аналогия с программированием не совсем уместна. Им легче. Нет того напряжения, натянутости струны… Они не таскают ничего из запредельной области бытия…)
Я тоже не знаю, чего стоила Федерико эта легкость, но чувствую, что его стихи, часто минуя мозг, сознание, попадают прямо в душу и – прочищают. Становится легче и светлее. Значит, он знал душу, знал внутреннее устройство человека. А этому невозможно научиться. Это открывается Богом.
Не люблю выдирать из стихов цитаты, по этому привожу полностью.

ПОТЕМКИ МОЕЙ ДУШИ

        Потемки моей души
        отступают перед зарею азбук,
        перед туманом книг
        и сказанных слов.

        Потемки моей души!

        Я пришел к черте, за которой
        прекращается ностальгия,
        за которой слезы становятся
        белоснежными, как алебастр.

        (Потемки моей души!)

        Завершается
        пряжа скорби,
        но остаются разум и сущность
        отходящего полудня губ моих,
        отходящего полудня
        взоров.

        Непонятная путаница
        закоптившихся звезд
        расставляет сети моим
        почти увядшим иллюзиям.

        Потемки моей души!

        Галлюцинации
        искажают зрение мне,
        и даже слово "любовь"
        потеряло смысл.

        Соловей мой,
        соловей!
        Ты еще поешь?

Чего тут непонятного? Да все непонятно! Логический ум просто тупо смотрит на эти строки, как красна девушка на новые ворота.
А душа, - душа понимает все, даже то, что так и остается не ухваченным. И потемки отступают, рассеиваются.
Лорка пронзителен. Его стихи пронзают насквозь все девять пачек маргарина, что наросли на душе и в получившиеся дыры веет свежий ветер неизведанного.
Лорка горяч. Тает сало души, и она вздыхает свободнее.
Федерико – мужчина. Не тупой брутальный мачо, а мужчина, каким его задумывал Творец.

        МАДРИГАЛ

        Мой поцелуй был гранатом,
        отверстым и темным,
        твой рот был бумажной
        розой.

          А дальше - снежное поле.

        Мои руки были железом
        на двух наковальнях.
        Тело твое - колокольным
        закатом.

          А дальше - снежное поле.

        На черепе лунном,
        дырявом и синем,
        мои "люблю" превратились
        в соленые сталактиты.

          А дальше - снежное поле.

        Заплесневели мечты
        беспечного детства,
        и просверлила луну
        моя крученая боль.

          А дальше - снежное поле.

        Теперь, дрессировщик строгий,
        я укрощать научился
        и мечты свои и любовь
        (этих лошадок слепых).

          А дальше - снежное поле.

У него есть видение женщины. Нечто на границе знания и чувствования. Проникновение в суть. Это не имеет ничего общего с тупыми попытками мужчин понять женщину. Глупейшее занятие! И абсолютно бесполезное. Сродни разбору на химические составляющие красок, которыми писал Рембрандт.

        ЭЛЕГИЯ

        Окутана дымкой тревожных желаний,
        идешь, омываясь вечерней прохладой.
        Как вянущий нард эти сумерки плоти,
        увенчанной таинством женского взгляда.

        Несешь на губах чистоты неиспитой
        печаль; в золотой дионисовой чаше
        бесплодного лона несешь паучка,
        который заткал твой огонь неугасший
        в цветущие ткани; ничей еще рот
        на них раскаленные розы не выжег.

        Несешь осторожно в точеных ладонях
        моточек несбывшихся снов и в притихших
        глазах горький голод по детскому зову.
        И там, во владеньях мечты запредельной,
        виденья уюта и скрип колыбели,
        вплетенный в напев голубой колыбельной.

        Лишь тронь твое тело любовь, как Церера,
        ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;
        из этой груди, как у девы Марии,
        могли бы два млечных истока пробиться.

        Нетронутый лотос, ничьи поцелуи
        во мгле этих пламенных бедер не канут,
        и темные волосы перебирать,
        как струны, ничьи уже пальцы не станут.

        О таинство женственности, словно поле,
        ты ветер поишь ароматом нектара,
        Венера, покрытая шалью манильской,
        вкусившая терпкость вина и гитары.

        О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют
        кувшинки саэт, и закаты, и звезды,
        и рыжая пена гвоздик под крылами
        поит ароматом осенние гнезда.

        Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,
        тебя от креста не захочет избавить.
        Твои поцелуи - в ночи безрассветной
        среди виноградников спящая заводь.

        Но тени растут у тебя под глазами,
        и в смоли волос пробивается пепел,
        и грудь расплывается, благоухая,
        и никнет спины твоей великолепье.

        Горишь ты бесплодным огнем материнства,
        скорбящая дева, печали пучина,
        высокие звезды ночные, как гвозди,
        все вогнаны в сердце твое до единой.

        Ты - плоть Андалузии, зеркало края,
        где женщины страстные муки проносят,
        легко веерами играя.
        И прячут под пестрой расцветкой нарядов,
        под сжатой у самого горла мантильей
        следы полосующих взглядов.

        Проходишь туманами Осени, дева,
        как Клара, Ине или нежная Бланка;
        тебе же, увитой лозой виноградной,
        под звуки тимпана плясать бы вакханкой.

        Глаза твои, словно угрюмая повесть
        о прожитой жизни, нескладной и блеклой.
        Одна среди бедной своей обстановки
        глядишь на прохожих сквозь мутные стекла.
        Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты
        убогонькой улочки провинциальной,
        как колокол где-то звонит одиноко,
        далекий-далекий, печальный-печальный.

        Напрасно ты слушаешь плачущий ветер -
        никто не встревожит твой слух серенадой.
        В глазах, еще полных привычного зова,
        все больше унынья, все больше надсада;
        но девичье сердце в груди изнуренной
        все вспыхнуть способно с единого взгляда.

        В могилу сойдет твое тело,
        и ветер умчит твое имя.
        Заря из земли этой темной
        взойдет над костями твоими.
        Взойдут из грудей твоих белых две розы,
        из глаз - две гвоздики, рассвета багряней,
        а скорбь твоя в небе звездой возгорится,
        сияньем сестер затмевая и раня.

Я считаю, что это – любовная лирика. Не любя женщину, такого не напишешь. Причем здесь идет речь уже не о физиологической тяге, зажегшей душу. Нет, это – чистый дух и он - есть любовь. 
Кто сказал, что мужчине не присуща нежность? Что это недостойное чувство?

        ГЛУПАЯ ПЕСНЯ

        Мама,
        пусть я серебряным мальчиком стану.

        Замерзнешь.
        Сыночек, таким холодней.

        Мама,
        пусть водяным я мальчиком стану.

        Замерзнешь.
        Сыночек, таким холодней.

        Мама,
        вышей меня на подушке своей.

        Сейчас.
        Это будет намного теплей.

У Лорки очень теплый юмор, добрый и тонкий.

        ПОКОЙ

        Филин
        устал размышлять,
        очки протирает
        со вздохом,
        светляк
        катится кубарем под гору,
        падучие звезды
        мерцают.
        А филин, хохлясь, крыльями бьет
        и о чем-то мечтает.

Как жаль, что нам уже никогда не поговорить с этим человеком. Кажется, у него напрочь отсутствует цинизм, присущий многим поэтам. Профессиональная болезнь поэтов и пророков. Трудно не заразиться, когда ты во тьме всегда и везде светишь, а люди в основной массе проходят мимо, словно у них черная повязка на глазах.
У испанцев, говорят, совершенно отличное от других представление о любви. Их дети засыпают под сказки в которых нет выхода. Любовь есть, а выхода – нет. Любовь для испанца это действительно страшная сила, яростная, ломающая, безжалостная. Но в этот момент, когда душа разрывается, словно граната РГД-5, а по жилам идет дикий ток божественной силы, - в этот момент и только в этот момент человек счастлив.

И такая же безвыходная чёрная печаль. Пролог к самоубийству.

Но Федерико Лорка – поэт. Он берёт эту грубую шерсть, превращает ее в пух и плетет тончайшие, чудные кружева, и облачает в них женщину.

        КАСЫДА О ЗОЛОТОЙ ДЕВУШКЕ

        В воде она застыла -
        и тело золотое
        затон позолотило.

        Лягушками и тиной
        пугало дно речное.
        Пел воздух соловьиный
        и бредил белизною.
        Ночь таяла в тумане,
        серебряном и светлом,
        за голыми холмами
        под сумеречным ветром.

        А девушка вздыхала,
        над заводью белея,
        и заводь полыхала.

        Заря горела ясно,
        гоня стада коровьи,
        и, мертвая, угасла
        с венками в изголовье.
        И соловьи рыдали
        с горящими крылами,
        а девушка в печали
        расплескивала пламя.

        И тело золотое
        застыло цаплей белой
        над золотой водою.

Писать просто и пронзительно. Быть проводником в недоступный смертным мир любви и красоты. Вот задача поэта.
Федерико Гарсиа Лорка – проводник поэзии!

Вообще-то, разбор творчества Лорки задача для меня непосильная. Да и как можно? Акт бессильного вандализма, вот, что это.

Биографию, более подробную, чем те, что мне встретились в сети, напишу позже, здесь же. Когда отыщу какую-нибудь книгу. В нашем книжнике фамилию Лорка слыхали, но думают, что это злой дух и смотрят косо.